Было жарко. Июльское солнце уже успело до красноты обжечь наши лица. Шеи, руки и торсы. Ближайший водоем находился в двух километрах, и путь до него лежал по раскаленному асфальту. Асфальт стал ненадежен: от жары он проседал под ногами, словно весенний лед. Но деваться было некуда, и мы шли к воде. Чем еще было заняться? Семнадцать лет, каникулы, вагон свободного времени. И мелочь в карманах, которой хватало на пирожки и лимонад. Их мы брали с собой - надо же было чем-то питаться.

Самый крепкий из нас нес на плече переносной магнитофон. Тот назывался "Романтик". Кассетный, третьего класса, с соответствующими невысокими характеристиками звучания. Но нам нравилось. Отличный молодой слух был способен разобрать слова: "Гуд бай, Америка... Мне стали слишком малы твои тертые джинсы". Из динамиков звучал Наутилус. Тот, который Помпилиус. Как мне не понравилась поначалу эта музыка! Ну что за слова, возмущался я, о чем они вообще поют! Разве это можно назвать песнями?

Друзья уговаривали послушать. Все равно ничего больше с собой не было. Одна единственная часовая кассета. Какой-то из ранних альбомов Нау. А может, сборник. Куда мне было деваться с подводной лодки? Тем более что они-то слушали с удовольствием. Больше того, с восторгом. Они рассказывали мне, как Бутусов выступал в нашем стареньком ДК. Том самом, где мы обычно смотрели фильмы про индейцев. С Гойко Митичем. А тут вдруг в ДК прошел целый рок-концерт! Событие! Не то что какая-то заурядная киношка!

И уговорили. Сначала я просто привык. Терпел, терпел, и привык. Потом мне понравилась одна песня. Она звучала в самом конце кассеты. Остальные я просто пережидал. Но так как кассета на магнитофоне крутилась непрерывно, целый день напролет, то отступать мне было некуда. Едва музыка затихала, кассету переворачивали, и все начиналось по новой. Тут поневоле начнешь искать то, что тебе начнет нравиться. Потому что иначе никак: или ты принимаешь эту музыку, или с нами не ходишь. Дома сидишь. Или во дворе, но один. Я так не мог. Сейчас могу, а тогда не мог. Да и не хотел, признаться. Вместе было веселее, как ни крути.

Песня эта, с пронзительным соло на саксофоне и меньше, чем прочие, режущей мой слух гитарой, меня утешала за терпение. Потом я заметил, что начинаю скучать без нее. Потом, видимо, сам начал просить повторить. Постепенно и другие бутусовские вещи начали проникать в мое сознание. Очень пластичное, потому что молодое. Я рассуждал так: если моим друзьям, людям для меня авторитетным, так нравится эта музыка, значит в ней и верно что-то есть. Должно быть. Нужно только его найти, это самое что-то.

И когда я его наконец нашел, песни зазвучали. Они перестали быть набором непонятных звуков. В них появилась музыка. Необычная по тем временам. Непривычная для слуха. Режущая, порой гремящая. Царапающая уши. И при этом красивая. Ну, если, конечно, к ней привыкнуть.

Тексты пришли позднее. Их понимание. Их осмысление. Они были глубже, чем я привык. Слова были другие, чем те, к которым я привык. Иные, чем те, которые учили в школе. Но мои мозги заработали: куда им деваться при таком каждодневном давлении! Ведь школьные каникулы, если помните, длятся девяносто дней. За это время можно кое-что понять. Даже в самых мудреных текстах. Стихи Ильи Кормильцева оказались непросты для моего восприятия. Однако в конце концов зацепили.

А потом пошло уже легче. "Я нес". "Хлоп-хлоп". "Князь тишины". И позднее, конечно, "Я хочу быть с тобой" - победитель всех тогдашних первых хит-парадов. Но та самая первая песня, которую я услышал через неприятие, та, которая стала венцом и главной наградой моего терпения... Она так и осталась лучшей.

Бутусов уже тогда верно оценил направление движения. Настоящий талант. Почти музыкальный пророк. В настоящее время мы все движемся в эту сторону. Вся Россия. Весь мир. "Гуд бай, Америка". Может быть, ты еще не поняла, но мы уже выросли из твоих джинсов. И нас уже не вернуть.

p { margin-bottom: 0.25cm; line-height: 120%; }