Мы ждем
Мечтательной поры расцвета
И стонов детворы за лесом
Под дождем
Я помню шепот твой за балюстрадой,
А на тебе висели Ницше и Ремарк.
Я, как дурак,
Смотрел в стакан
С сорокоградусной отравой
И на диван
С твоей одеждой рваной.
Я помню голос, помню все слова,
Но не о том они тогда слегка
Мне так легко все говорили.
И в предрассветной дымке голова
Того дебильного поэта и осла
Мне плечи осадила.
Я красной маргариткой в чистейшем пиджаке
Со знаньем дела метко подмигнул Вам.
Теперь все детские игрушки в бетонном сундуке,
А в черном ящике уснул Борис Виан.
Труба, и портмоне
И клавиши, что тот дарили мне безудержный дурман.
Но как-то стало холодно, не так ли?
Чьи-то ржавые глаза усыпаны стразами,
А мы зачитываемся Крисом Бакли,
Хвастаясь блестящими венецианскими лампами.
Мой магнитофон не сохранит оттенков
Мыслей и запахов поток.
Кому какая разница, дружок?
Я все равно допью все золото ацтеков.
Теперь вот я снова у тебя
И самолюбие ласкает либидо
Сквозь темную бетонную печаль
И нам с тобой не до того,
Чтобы по памяти цитировать Гюго.
Кому какая разница, дружок?
И этот злобненький вопрос стоит все чаще,
Уводя под утро в ту играющую чащу,
Где воздух много слаще
Витиеватой речи продавца.
Но как же скучно, дорогая.
Скорее, ты хороший человек,
Раз мир собой затмить смогла.
Такой я больше не найду во век.
Но лучше уж меня находят пусть
Гюго, Кено, Виан и Пруст.
И "Микролаб" пускай играет.
Ведь Брайан Ино прав был в чем-то,
Секрет постигнув окружающих вещей,
Записывая крики, топот, сны
И дуновение единственной весны.
Ведь завтра вроде бы еще не наступило,
А то что было, казалось бы, прошло.
И та весна, пусть кривенько, но мило
Нам уготована была давно...
Я снова помню голос и слова,
Но не туда они всегда скорбя
Нас ночью без устали тащили.
А нам туда, где вечно крики детворы
Сгрудившись сотней у реки
На Ярре лебедей кормили...