Промо
-
Баллада о заключенном.
1 062 / 0 / 13 лет / 13 летЮрий Дубовиченко
Героизм – это явление всегда необычное, но, бывает, когда ему не хватает даже этих рамок!
(Быль.)
С историей этой я столкнулся дважды. Первый раз – слышал или читал, не помню. Помню только, тронула меня, даже когда считал её вымыслом или фронтовой байкой. Второй раз - совершенно случайно.
И… прозвучавшей из уст очевидца. Произошло это довольно-таки банально. Поезд Ташкент-Москва… Купе, заполненное согласно штатного расписания: я, темпераментный усатый мужчина, женщина, упорно сверлившая глазами книгу и пожилой, интеллигентного вида, человек.
Все молчали. Радио вещало музыку. Затем перестроилось на военные темы. Прозвучали еврейские фамилии.
- «Ты смотри, и эти воевали!"- насмешливо изрек усатый.
- «Вы были на фронте?"– спросил интеллигент.
- «Нет! Годами не вышел. Но, черт возьми, никто не заставит меня поверить в два слова: еврей-герой!"
- «Извините за самонадеянность, но, кажется, я смогу это сделать!"– почти не раздумывая, ответил интеллигент. - "Позвольте представиться - еврей! В прошлом разведчик. До Берлина немного не дошел. Контуженным попал в концлагерь, где судьба столкнула меня с одним простым смертным. Простым… Да не простым. Если Вы не против - я расскажу. Время, думаю, у нас достаточно".
Мужская половина была явно не против. Женщина, по-прежнему, упорно изучала книжкины проблемы. Интеллигент по-старчески вздохнул, и, поудобней усевшись, не спеша начал рассказывать:
- «Расскажу о необычном случае. А скорее - необычном человеке. Это необычное началось с первых дней пребывания его в лагере. Поместили отдельно. Даже на общих построениях стоял в стороне. Приблизиться, не давала охрана. Но, самое необычное, было то, что он не только мог свободно перемещаться в своем секторе, но и кидать оскорбительные фразы в адрес охранников.
Любого другого здесь и за меньший проступок, ожидала бы неминуемая смерть. На его же долю выпадали разве, что ненавистные взгляды охранников, да окрики типа «проклятый жид».
Ни у кого не было сомнения, что худощавый человек, сохранивший свою холеность даже в лагерных условиях, был не просто евреем и не просто заключенным.
Кто он? Откуда? Как попал в лагерь?... Какие только догадки не строились. Одни утверждали - это знаменитый физик, другие – авиаконструктор, у третьих вообще - ни кто иной, как Мессинг. Но до конца, для всех, он оставался загадкой под лагерным номером 45.
Лагерь находился далеко от населенных пунктов. Изо всего жилья, за его пределами было всего лишь несколько наспех сколоченных бараков для обслуги и семей некоторых из них.
Видно из-за полного отсутствия досуга, комендант разрешал гражданским посещать лагерь в определенные дни. Не скрываю, этих дней мы ждали. Почти все посетители подчеркивали своё арийское превосходство. Но были, кто приносил еду и лекарства.
В одно из таких посещений нас вывели на перекличку. Моросил мелкий осенний дождь. Брели прямо по лужам. Отойти в сторону – значит отведать пули или пасти собаки.
Вдалеке послышался нарастающий гул самолетов.
- «Auflegen! Ложись!» – прозвучало со всех сторон.
Мы попадали в грязь кто, где стоял. Я поднял голову: американцы. По опыту знал - этим всё равно кого бомбить. Словно в ответ послышались первые взрывы. Потом еще и еще, разметывая всё подряд.
И вдруг, в секундно - наступившей тишине, мы услышали надрывный детский плач.
Оторвав, лицо от грязи, я увидел, как белокурый немецкий мальчишка, обезумев от страха, мчался в самое пекло. Тут же, из жидкого месива, недалеко от него, возникла еще одна фигура и, с невозможной для полуголодных заключенных скоростью, ринулась за мальчиком. На её спине почти четко вырисовывались цифры – 45.
Бомбежка еще более усилилась, но уже ничто не могло помешать узнику, догнать мальчишку, свалить наземь и укрыть своим телом.
Налет окончился.
Почти сразу же появился комендант. К нему подвели спасенного ребенка.
-«O, mejn got! O, mejn Sonn!» – изменившись в лице, прокричал эсесовец.
Схватив, перемазанного грязью сына, педантичный чистюля, не задумываясь, прижал его к вечно сияющему мундиру. По щекам катились крупные слезы.
В нас что-то дрогнуло.
Даже при наличии большой фантазии трудно было себе представить, что в сердце этого зверя могло еще остаться место для обыкновенной человеческой любви.
Охранники рассказали ему, как все произошло. Комендант опешил, не зная, что предпринять: ведь спасителем был не просто заключенный, а еще и «юда».
Сын, увидев замешательство отца, что-то сказал ему, после чего, тот снял с руки шикарные золотые часы и брезгливо сунул в руку заключенного.
Вот тут произошло то, что никто и представить себе не мог. Рука заключенного взметнулась к верху, и часы, врезавшись в камень, разлетелись на желтые кусочки.
Все замерли!
Над лагерем повисла, не предвещающая ничего хорошего, тишина".
Старик сделал паузу. Никто его не торопил, но всем не терпелось узнать: что было дальше. Даже женщина забыла о книжке. И, не мигая, смотрела на рассказчика.
После многозначительного восклицания усатого «ни чё се», тот продолжил:
Я даже не берусь описать состояние окружающих. Что до коменданта, то более идиотского выражения лица я в жизни не видел. Первым, опомнившись, он взревел:
-«В цирк!!! На неделю!!!»
И, схватив сына за руку, ринулся к комендатуре.
Цирком здесь называлось изобретение коменданта - круглая арена. Под открытым небом. И в самом дальнем углу лагеря, с толстой цепью посередине. Один конец её был залит в бетон. К другому, за руку приковывали заключенного с таким расчетом, чтобы тот не мог дотянуться до чашек с пищей всего, каких - нибудь нескольких сантиметров. Это дьявольское сооружение было не только местом пытки, но и развлечения. Уж больно немцев потешало, когда получеловек, полутруп, выделывая невообразимые «па», пытался дотянуться до спасительной баланды.
Уже через минуты заключенный был прикован к цепи. Толпы зевак из немцев и узников не переставали глазеть на избитого хилого человека, влачащего за собой, казалось бы неподъемную для него цепь. Но никто, ни разу не видел в его глазах, ни страха, ни отчаяния.
Не смотря, на потрескавшиеся губы, он не сделал ни одной попытки дотянуться к воде.
С уверенностью могу сказать - также ни разу мы не видели, чтобы кто-то из немцев злорадно усмехнулся: для всех этот человек был чем-то не таким, что раньше шло с ними по жизни! Пойти против коменданта и обладать такой силой духа – это было выше их понятий.
Несколько раз приходил сын начальника лагеря. Неподвижно, долго и молча, он смотрел на спасителя. Губы его, казалось, что-то шептали, но по замершим глазам трудно было определить, о чем он думал, когда из угасающего тела на него смотрели живые и ясные глаза.
Через несколько дней прогремела тревога.
Охрана с криками металась по плацу, беспрерывно поглядывая, в сторону «цирка».
Лагерная почта принесла: загадочный заключенный сбежал! Такого здесь еще не бывало. Этот человек не переставал удивлять.
Суматоха прекратилась, когда явился сам комендант. Эсесовец подошел к столбу и в ужасе попятился назад: на цепи висела окровавленная кисть руки.
Но другого он испугался гораздо больше: рядом с отрубленной рукой лежал топор, с его же комендантской кухни.
-«О, mejn Sonn!» - это было единственное, на что сейчас он был способен.
Время шло.
Но до самого освобождения нас Советскими войсками, никто больше ничего не слышал о судьбе этого человека. Появился как призрак и исчез как призрак. Говорили, и коменданту недешево обошлась непродуманное решение с цирком. По крайней мере, вскоре он тихо исчез, а его теплое место было занято другим.
Вот и вся история!" – подытожил интеллигент.
Все молчали. Женщина держала у глаз платок. Усатый оторвал взгляд от пола, встал, включил радио, выключил. И, видимо, не желая поступиться гордыней, молча, вышел из купе.
А мне подумалось: никогда раньше не слышал, чтобы героизм причисляли к таланту. А ведь такая это ошибка!
И талант и героизм не знают ни наций, ни возраста, к ним не готовятся, их не изучают. Дарованные единицам, они с рожденья незаметно живут в нас, порою навсегда, оставаясь невостребованными.
Но! Разбуженные! Даже из самого тщедушного и неприметного могут сотворить то, что не только трудно выразить словами, но и уместить в сознании!
В купе продолжала властвовать мертвая тишина. Лишь колеса безразлично постукивали, унося вдаль сотни интересных людей и удивительных судеб, о многих из которых
никто,
никогда
и ничего не узнает.
Разве что – случайно!
