Промо
-
Море Эрмингера - продолжение
695 / 0 / 14 летДа… - старпом любил поиздеваться над нерасторопным Глуховым, когда тот «стоял на руле». Ибо исключительно все фразы начальства тот воспринимал совершенно серьезно. И шуток не понимал. Совсем. А так как к тому же, он был очень застенчивым, то в его начальстве ходил почти весь экипаж. Наиболее отъявленные и развязные матросы не раз пользовались его мягкостью, уступчивостью и излишним служебным рвением.
Еще Саня Глухов был немного туг на ухо. Это свойство матроса не было физическим недостатком, скорее оно носило характер невнимательности или рассеянности. Самые обычные фразы Глухов иногда интерпретировал весьма причудливым образом. Старпом пользовался этим, чтобы подтрунивать над ним. Например, он говорил: «Позволь мне лоцию». А Глухов понимал эту фразу как: «Позови боцмана». И шел к радиотрансляции, чтобы вызвать того по судовому радио. Свидетели таких казусов – моряки «Яхонта» от всей души смеялись над незадачливым матросом. Или «Милая, как я скучаю» Глухов понимал как «Принеси кА мне ты чаю» и заваривал старпому его обычный чифирь, а старпом таращил на него свои наглые глазёнки и якобы с недоумением пожимал плечами.
***
Люк обнаружился неожиданно – под старой бочкой с давно испарившимся содержимым, по всей видимости, бывшим когда-то масляной краской синего цвета. Глухов даже ойкнул от неожиданности, когда решил переставить бочку на другое место и обнаружил его. Он уже третий день отбывал свою смену в малярной – довольно большом помещении в самом носу корабля. Ближайшим к носу корабля был только сам форштевень. Корабль спешил в другой район моря, и в рыбцехе делать было нечего. Вот Глухова и припахали, как самого молодого в смене навести порядок в малярной – рассортировать краски и растворители, что не нужное - выбросить, доложить, если что непонятно – боцману. Люк был старым и ржавым. И открывали его по-видимому очень давно, может еще в былую молодость корабля. А корабль, между прочим, был намного старше самого Глухова. Люк и его края покрывал толстый слой ржавчины. Чтобы разработать запорную ручку, Глухову пришлось втихаря спиздить кувалду у боцмана. После нескольких увесистых ударов ручка поддалась и Глухов с нетерпением открыл крышку люка. В нос ударил затхлый запах. «Запах былых времен» - весело ухмыльнулся Глухов. Взяв в левую руку принесенный вместе с кувалдой фонарик, он стал медленно спускаться вниз по ржавой тонкой лестнице, конечно, в море такие лестницы именуются трапами, но это невозможно назвать было трапом.
Почему-то слегка закружилась голова.
Через пару шагов вдруг ослабли ноги. Глухов потерял сознание и рухнул в пустоту.
Сколько он пролежал, Глухов не знал. Пробуждение произошло довольно болезненно. Сильно заныл затылок. От боли Глухов и очнулся. Сразу все вспомнил и не на шутку испугался. А вдруг он попал в старый пустой танк?! Это ведь пиздец натуральный. От остаточных газов, если в танке было топливо – можно запросто задохнуться. Впрочем, немного подумав, он решил, что для танка здесь все же достаточно высоко. По ударам волн о близкий где-то в темноте форштевень, он определил, что это помещение не может быть даже трюмом, так как располагалось выше ватерлинии, или на ее уровне.
- Где этот ёбаный фонарик, мать его!
Глухов стал судорожно шарить вокруг себя дрожащими руками, глянул наверх и охнул – люк захлопнулся.
- Ну ладно, по лестнице на ощупь можно подняться. Да и защелок и блокираторов там никаких нет! Только без фонарика все же жутковато.
Он продолжал шарить и наконец наткнулся на него.
- Ага! Ну-Ка, иди сюда! Ты не сломался?! – срывающимся от волнения голосом проскулил он.
- Нет! Всё заебись! – Он разом выдохнул воздух с остатками своего испуга.
Нажал выключатель и зажмурился от яркого света. Немного отвел луч от себя и посветил прямо перед собой.
От неожиданности он опять чуть не ебнулся в обморок. Перед ним вдруг открылось звездное небо. Причем картина была настолько реальная, что ему показалось, что он падает в распахнутую пасть Вселенной. Может, от этого, у него опять слегка закружилась голова….
Он стоял перед лицом Вечности, перед лицом Вселенной… Впереди мерцала галактика.
Санька вдруг понял что то, что сейчас он стоит здесь – это всего лишь странный миг, чудесный и непостижимый случай среди Вечности и сонмища звезд, которые когда ни будь умирают и быть может, возрождаются вновь – каждые 200 миллионов лет… Всё в жизни людей - ничего для этих звёзд не значит… А для человека важно лишь то, что есть вот этот самый миг, эта внезапная, непостижимая уму радость бытия… Была ли она когда – ни будь раньше эта радость и будет ли она вновь?! Кто знает?!…
- Что за хуйня?! Ёб твою мать! – Глухов почувствовал, что теряет опору под ногами. Его мозг пока не дал ему никаких объяснений по этому поводу. А инстинкты предлагали немедленно уёбывать отсюда вверх по лестнице. Даже если для этого придется проломить ебаный люк своей непутевой башкой. Он уже развернулся, чтобы задать стрекача, когда мозг наконец-то выдал ему свое соображение: «Может это – нарисованная картина?»
Глухов дернулся и осветил углы странного видения: «Тьфу, мать твою! Ну конечно, блядь, это же просто огромная картина!». «Фу, сука, ну и пересрал же я!»
***
Глухов выскользнул в коридор нижней палубы. Навстречу ему попался третий штурман.
- Слышь, Петь, сейчас что – утро или вечер?!
- Ты что, Глухов, переспал, что ль?!
- Да, понимаешь, ёбаный туман достал уже – не поймешь нихуя. И ночью и днем – одинаково!
- А-а-а! Понимаю. Я вот тоже сегодня за завтраком только к концу трапезы понял, что ем из тарелки старпома, а он, стало быть, ест из тарелки кэпа. Я понял это, когда кэп заорал: «Кто спиздил мою яишницу?» Говорит: «Не успел хлеб маслом намазать, как яишницу спиздили!»
Вот так туман здесь, да, Глухов?!
- Ну, эта, Петь, тумана же на самом корабле нет! Как он может в кают-компанию-то забраться?!
- Эх, Глухов. Ты, это… – анкер!
- А что это?!
- Нет, не анкер, - стоп-сигнал!
- Как это?!
- Ну, тормоз ты, ёб твою мать!
Глухов затравленно улыбнулся.
- Да, ладно – ты не обижайся, старина, шучу я, шучу! – Петруха похлопал его дружески по плечу. – Иди спать, старина. Сейчас вечер, ужин только закончился. – И Петька исчез за поворотом.
- Фу! Значит долго я провалялся там. – Вздохнул бедный Глухов.
***
Жизнь – она одна. Одна на всех. И в то же время у каждого –своя. Жизнь – огромная. Ее огромное тело покрывает всю планету. И каждое живое существо принадлежит ей и цепляется зубами за свой кусок жизни. И держится крепко, насколько хватает сил. Иногда жизнь встряхивается, и те, кто послабже или постарше, не могут удержаться и проваливаются в небытие. И тотчас на освободившийся кусок жизни из того же небытия появляются новые, пока еще слепые и голодные существа, и намертво впиваются зубами в живую плоть жизни, жадно ищут свой сосок и пьют, и пьют молоко жизни. Тот, кто испорчен, кто не хочет держаться за свой кусок, кто глупый или беспечный, тот проваливается к ебаной матери во мрак и холод вечности. Навсегда. Назад пути нет.
Жизнь похожа на исполинского огненного зверя, неизвестно, как и когда появившегося в мертвом холодном хаосе Вселенной и всеми своими фибрами борющегося с этим непередаваемым ужасом под названием Неумолимый Ход Времени. Перед временем бессильна сама Вселенная и бессильны любые Боги. Всё – малое перед Его Лицом. И лишь ОНО – Время, по – настоящему – ВЕЛИКОЕ…И только один, ничтожно малый и безумно храбрый огненный зверь под названием Жизнь бросает свой жалкий вызов Времени и в лютой ярости цепляется за эту бесконечно малую точку Мироздания под названием Земля. Он непрерывно умирает, чтобы вновь воскреснуть в каждой своей клетке в следующий раз, он передает свой божественный код следующим бойцам, он беспощадно убивает себя в бесконечных войнах эволюции, чтобы совершенствоваться и совершенствоваться. Он сохраняет всю информацию о себе в каждой своей клеточке, в каждой своей споре и зашифровывает ее посредством некоего немыслимого божественного кода, чтобы при очередной атаке беспощадного хаоса малейшая спора смогла возродить всю жизнь заново, во всех ее прекрасных, трагических и божественных проявлениях. Но этот лютый зверь под названием Жизнь одинок во мраке Вселенной, он находится в одной точке. А в точке нет направлений, точка – это ничто. Точка может исчезнуть так же внезапно, как она и появилась. Точка – это лишь миг, миг перехода из одной Вечности – в другую. И зверь жадно смотрит в разверстую пасть Вселенной в надежде обнаружить ничтожнейшую ошибку Мироздания и найти вторую точно такую же точку, где может быть тоже есть, или, хотя бы возможна – жизнь… И тогда можно будет увидеть направление пути и провести прямую. Прямая уже не исчезнет. Она – бесконечная. Она – однозначна. У нее есть направление. А точка?! Точка – неоднозначна. Она – мнимая величина. Если есть бесконечность прямой, есть время, чтобы найти или самим породить третью точку. А третья точка и прямая - это плоскость. Плоскость – это уже бесконечная твердь. На ней возможно стоять. На ней уже есть два измерения. И наконец, четвертая точка – это уже священное пространство. С бесконечным числом направлений, законов и действий. Кто знает, может, есть и пятая точка, позволяющая управлять Временем?! Ах, если бы можно было справиться с ним…
Обо всем этом мрачно размышлял ночью курсант мореходки Саня Глухов, одиноко лежа в своей темной и тесной каюте и прислушиваясь к глухим ударам волн о борт старого корабля, который обреченно совершал свой очередной, грустный и безнадёжный переход в новый район промысла неприветливого, штормового, вечно туманного, страшного и холодного моря Эрмингера.
***
Ежедневная, тяжелая и монотонная работа в замкнутом пространстве, среди ржавых бездушных механизмов и мертвых морских тварей, по колено в воде, которая смывает кровь и внутренности рыбы, оставшиеся от разделочных аппаратов за борт, приносит мало радости. А если к тому же пользоваться душем с горячей водой можно только раз в неделю, а мясо из корабельных запасов настолько отталкивающе выглядит, что лучше есть одну рыбу или голодать, тут уж поневоле завоешь, глядя на Луну, очень редко выглядывающую из постоянного тумана.
Постоянная усталость и однообразие незаметно изменили взгляды Саньки на жизнь. Глухов уже давно смирился со своей бессонницей и предавался, как всегда, невеселым размышлениям. Он находился в этом рейсе в качестве матроса уже без малого шесть месяцев и чувствовал себя бесконечно одиноким и несчастным. Его съедали всяческие мысли и сомнения. От которых он и не спал.
Саня Глухов был достаточно молодой человек. Перед самым рейсом он только-только женился. И успел всего лишь пару месяцев пожить со своей молодой женой – красавицей. А потом пришлось улетать на самолете в Норвегию, где его ждал корабль, отправляющийся в долгий и тяжелый рейс в Море Эрмингера. Конечно, жена приехала проводить Глухова в единственный на весь Союз международный аэропорт Шереметьево, где они минут сорок стояли, обнявшись и изредка обмениваясь грустными поцелуями. И Глухов успел несколько раз поймать заинтересованные взгляды чужих мужчин, обращенных на его ненаглядную. И один раз - заинтересованный ответный взгляд своей молодой жены. Конечно, увидеть, а точнее, почувствовать такой взгляд может далеко не каждый. Но, к несчастью, Глухов обладал способностью хорошо чувствовать людей. Подобные воспоминания и не давали Глухову покоя все долгие месяцы рейса. Он постоянно ловил себя на мысли, что сомневается в верности своей жены, а точнее в том, что он как мужчина, способен удержать возле себя такую красавицу. Ну кто он такой, в конце концов?! Обычный, ничем не выделяющийся из толпы человек. Ну, - умный в меру. Ну и что?! Разве это нужно красивым женщинам и девушкам?! И еще – Глухов понимал, что просто не переживет измены своей Светки. Казалось, он думал об этом все двадцать четыре часа в сутки. Иногда жена присылала телеграммы, где сообщала, что любит его и ждет. Глухов посылал ответные. Но что скажешь в паре десятков слов и что почувствуешь?! Еще были письма, но они приходили с опозданием в три, в лучшем случае – в два месяца. И тоже не приносили Глухову облегчения. Иногда ему казалось, что он читает между строк и то, что, как ему казалось, было там - не сулило никакого облегчения, скорее всего – наоборот. Глухов работал в цехе по переработке рыбы. Каждый день - восемь часов смена, восемь – отдых, восемь – смена, восемь – отдых.
Бесконечная, повторяющаяся, скучная и тяжелая последовательность, словно бы предназначенная для того, чтобы уничтожить любую личность.
Глухов часто ловил себя на мысли, что он сослан сюда для какого-то хитрого наказания за все грехи его многочисленных предков.
Он вспомнил свои прежние рейсы, когда он был еще беззаботным курсантом и горько усмехнулся. Нет – это неправда. Этого просто не могло быть. Не мог нормальный человек быть таким счастливым…
***
Когда Саня Глухов бывал в иностранных портах, его не покидало чувство, что все тамошние обитатели постоянно прогуливают уроки. Как беспечные школьники. Настолько все они выглядели беззаботными и счастливыми. Постоянно улыбались, прогуливались, как будто неспешно, очень доброжелательно относились ко всем, особенно к советским курсантам. От них веяло таким оптимизмом, что у Сани сводило скулы от осознания собственной зачуханности и закомплексованности. Наши же, советские моряки, да и не только моряки – любой советский человек, как будто бы постоянно в своей повседневной жизни выполнял самые разнообразные задания, постоянно прислушиваясь к многочисленным учителям и неизменно ожидая строгого и недовольного окрика, откуда - то сверху. Даже ночью, лежа на своей молодой жене, Глухов ловил себя на мысли, что выполняет какое-то домашнее задание. Выполняет прилежно и вовремя. А иностранцы, те жили весело и непринужденно, как дети. Разве так можно?! А уроки?! Кто будет делать за них их уроки?! Глухов подозревал, что все это неспроста и ловко подстроено вражескими провокаторами, чтобы запудрить мозги честному советскому труженику. Как же?! – Не на того напали! Общался он с ними близко и по душам, и с глазу на глаз. Хуй его проведешь на мякине. Глухов припомнил дружескую международную попойку на одном английском пароходе в шведском порту Гётеборг, куда его и пару других курсантов пригласили на участие в вечеринке по случаю завершения парусной регаты Tall Ship Race. Глухов тогда был курсантом третьего курса Высшего мореходного училища, отбывающим трехмесячную практику на одном из учебных парусных барков. На «Крузенштерне». «Крузенштерн» был участником регаты, показал себя с наилучшей стороны, мало того – занял первое место. Вот его курсантов и зазывали на борт практически все иностранные экипажы – участники гонки. Там, на английском паруснике «Сэр Уинстон Черчилль» Глухов и познакомился с парочкой англичан, с поляком и с американцем. Англичане как-то быстро нажрались своего пунша с виски, и куда-то слиняли, а Глухов разговорился с поляком. Через пару минут он понял, что поляк – свой парень, а вот от американца повеяло такой непроходимой грубостью, сдобренной дремучей тупостью и заносчивостью, что Глухов поначалу просто впал в ступор. Это говорящее быдло гордо рассказывало о том, какая прекрасная страна Америка, какие они там все патриоты и правильные люди. Какие они все великие, йоб твою мать, и сильные, и как им срать на весь остальной никчемный и нищий мир. Выступление этого щуплого выкормыша международных империалистов напомнило Глухову перепалку еще весьма глупеньких, в силу своего младенческого возраста, детишек в песочнице, где каждое неразумное дитятко хвалится всеми своими родичами и игрушками: «Вот смотри, у меня – писька правильная, а у тебя – неправильная. Ты – плохой, фу! Мой папа – сильный, он побьет твоего папу! У меня красивый велик, а у тебя - старый» И так далее. Немного придя в себя, Глухов собрался с силами и хорошенько отпиздил среднеамериканского идиота и отнес его в пустую каюту где-то на нижней палубе, после чего продолжил приятное знакомство с поляком, который был насквозь своим – до последней капли корабельного виски. Глухов смутно вспомнил дальнейшее братание с какими-то темными личностями, которые зауважали Глухова за бой с подонком-янки. «Ну почему, почему у них так много херовых людишек?!» - размышлял Глухов. Живут как сыр в масле, а подонок – на подонке?! Трусливые и никчемные, - пекутся только о своем жалком теле и подлой продажной заднице?! И почему у нас – в сраном и бедном Союзе, в отвратительных и мерзких условиях, под вечным гнетом подлых и продажных властей, которым никогда и никто не верил, но служил верой и правдой всю свою жизнь– столько отличных, смелых, честных и самобытных людей?! – Почему?! - Непонятно!?
«Всё дело в помидорах!» - вдруг осенило Глухова.
«Да, да – в помидорах!» - Он внезапно вспомнил помидоры, которые закупались моряками в разных иностранных портах. Обычные, иностранные помидоры, выращенные старательными европейскими фермерами. Все – как на подбор! Загляденье, а не помидоры. Картинки. Все большие, красивые, спелые и чистые! Можно даже не мыть перед употреблением!
А попробуешь – тьфу, хуйня какая-то, а не помидоры. Ни вкуса, ни запаха! И не только у помидоров, у огурцов – тоже. Если закрыть глаза и попробовать по очереди огурец и помидор – хуй отличишь один от другого. Трава – она и в Африке – трава.
Глухов вспомнил помидоры своей бабы Мани, живущей в Крыму. Кто там за ними особо ухаживал?! Нихуя они не видели кроме пары прополок и пары ведер воды в самую жару. А какой у них запах и вкус?! А?! На обед хватит одного огромного помидора с солью и куском ржаного хлеба! И больше ничего не надо!? А?!– То-то и оно!
Вот так, стало быть, и с людьми происходит! – горестно вздохнул Глухов и повернулся на другой бок.
***
Глухов попал на «Яхонт» вполне осознанно. Чтобы курсанту Высшего мореходного училища стать штурманом, ему нужно учиться 6 лет, и за это время успеть набрать 18 месяцев практики в открытом море. Все равно, сколько рейсов вы сделаете – 18 по 1 месяцу или 3 по 6 месяцев. Главное – полтора года вы должны находиться в море. За это время нужно получить корочки матроса 2-го класса, затем – 1-го, а затем и международного. Из этих 18 месяцев – последние 3 должны быть пройдены дублером штурмана, на так называемой преддипломной практике. Дается время на прохождение практики, и курсант, обычно, может сам выбирать, на каком корабле и насколько уходить в рейс.
До диплома штурмана Глухову нужно было набрать всего шесть месяцев плавательного ценза. Учебные корабли ходили в рейсы или по одному, или по три месяца, а среди промысловых кораблей свободным пока был один «Яхонт». И он шел в рейс на семь с половиной месяцев. Вот Глухов и решил, что не стоит растягивать удовольствие набора плавательного ценза на несколько рейсов. Чтобы набрать недостающие шесть месяцев, он завербовался на «Яхонт». Подумаешь – полтора месяца сверху. Зато денег заработает. На учебных – хрен заработаешь, платят там как курсантам, а работаешь как матрос. А «Яхонт», хоть и старенький, а настоящий промысловый корабль. И Глухова взяли туда матросом-рыбообработчиком, а это – ого-го какие деньги. За один рейс можно купить машину. Конечно, в Союзе просто так автомобиль не купишь – не один год нужно стоять в очереди, да и то – только по блату туда можно влезть. А если покупать подержанный, то он обойдется тебе раза в два дороже нового. И то – никто особо продавать не торопился. Парадокс какой-то. Чем больше автомобиль ездит, тем он дороже стоит, что ли?! Для Глухова это было неразрешимое противоречие. Да хуй с ней, с тачкой. Можно купить что-нибудь другое. Например, вступить в жилищный кооператив. Только бы узнать, кому и сколько дать на лапу. И вообще – приятно, когда есть деньги. Правда, в Союзе они в принципе на хуй не нужны! По большому счету купить в стране Советов даже на большую сумму - нечего. Вот таким образом, Глухов и решил убить сразу двух зайцев – набрать плавательный ценз и заработать денег. Но в действительности, эти два зайца запросто могли убить самого Глухова. Он понял это очень быстро – к исходу второй недели в проклятом Море Эрмингера.
***
Если Вы знаете, что такое – туман, Вы глубоко ошибаетесь. Вы не знаете, что такое - туман. Представьте себе: вы вытягиваете вперед руку и не видите ее. А?! Вытягиваете вторую – и тоже не видите. Так вот – это все хуйня. Представьте теперь: Берете зеркало, чтобы посмотреться в него – и не видите зеркало! Даже придвигая его почти вплотную к своему носу! Но это еще не самое страшное. Если немного всмотреться вперед, туда, где должно быть зеркало, можно увидеть, как сквозь туман проступает чьё-то чужое, злое и страшное лицо…
Вот что такое туман в Море Эрмингера. С утра до ночи. И всю ночь до утра. И изо дня – в день. Если не сверять свой режим по корабельному времени, - можно сойти с ума уже через неделю. День от ночи можно отличить только по часам в штурманской рубке, в кают-компании и в столовой экипажа. Добавьте сюда вечную болтанку от непрекращающихся штормов, обилие рыбы, которую нужно обрабатывать в три смены и периодическое появление огромных волн, идущих из ниоткуда совершенно неожиданно и вопреки любой логике и направлению волнения или ветра.
Но самым жутким и изматывающим было розовое свечение, которое окрашивало туман в цвет крови и практически никогда не пропадало. От этого свечения возникала иллюзия, что вокруг ничего нет – ни моря, ни корабля, ни тумана. И тогда по настоящему становилось страшно.
У Глухова иногда случались странные глюки: он вдруг впадал в панику от того, что забывал, что он здесь делает и как это он сюда попал. К счастью, эти глюки длились недолго – пару минут, а то бы ему несдобровать. И так, за эту пару минут он готов был спрыгнуть за борт.
***
« Ну и нахуя мне это море?!»
У нас дома сейчас лето, деревья зеленые, трава… Ребята, наверное, пиво пьют в нашей пивнушке. И никто никуда не собирается. А тут сидишь в этом ебаном ржавом корыте и потихоньку с ума сходишь. Эх, еб твою мать, как хорошо было дома.
Глухов часто вспоминал, как с друзьями пили пиво. Брали обычно по три кружки, чтоб потом еще повторить. Выходили за пивную – в парк. Садились на травку. Солнце сквозь листья светит, тени на земле от листьев пляшут. А вокруг такие милые, родные лица – друзья детства. Первые пол кружки – самая благодать. Пиво уже дошло до желудка. Смотришь куда-то, сам не зная куда, все равно. Слушаешь в пол уха как Олежка выебывается перед остальными. Просто он такой – ему надо, чтобы все его уважали - за что ни будь, и чтобы уделяли его выебонам сколько там времени. Пиздун – одним словом. И не дай Вам Бог что-нибудь возразить ему в этот момент – вспыхивает как порох, и тогда – готовь кулаки. Не остановится, пока не подерется основательно. Хуй с ним, пусть заливает. Ведь ты и так видишь их всех насквозь. У каждого свои недостатки, но от этого они не становятся хуже. Ты просто любишь их такими, какие они есть. Вот Валерка в толстых очках– зрение у него плохое с детства, а так – неглупый совсем парень, всегда мечтал о мореходке, а его туда не пустили бы и на пушечный выстрел. Видно, что завидует тебе немного, поэтому – мутноватый. Славка – пропащий фанат всего тяжелого рока на свете. Знает назубок имена всех своих кумиров, всю их обширную дискографию. Фанатеет также от твоего умения делать запилы на электрогитаре. Конечно, что и говорить – тебе приятно. Тем более, что ты и сам пока свято веруешь в свой талант и в свою старенькую «Музиму». Лешка – по кличке Бутылек – смешной полноватый малый, небольшого росточка. Твой сосед. Он тебя на год младше. Смеется по любому поводу, сам иногда придумывает анекдоты. Тоже любит тебя за гитару и веселый беспечный нрав… . Кличку свою он получил за пристрастие к пиву. Его очень часто можно было встретить, возвращающимся из пивнушки с авоськой, где налитый янтарной тяжестью поблескивал запотевший трехлитровый бутылек с пивом, закрытый когда – то белой пластмассовой крышкой, а теперь ставшей почти коричневой от долгого употребления и от въевшейся в пластмассовое ушко невычищающейся грязи. Кстати, это он приучил тебя к этому благодатному напитку – еще в школе, в девятом классе. Эх, были времена!
«Ну и хули я сейчас делаю,- в этом ебаном море Эрмингера. Да пропади оно пропадом вместе со своими ебучими туманами и с этим бесконечным конвейером с рыбой. Нахуй мне нужна была эта мореходка!» Глухова передернуло и он полез в карман за «Примой». Покурил возле «люмика», выкинул бычок за борт, бросился снова в свою койку и наконец, заснул….
Во сне он говорил с братом.
***
- Ты вот представь свой какой-нибудь давнишний рисунок, из тех, что рисовал в раннем детстве. Вспомнил?! Что на нем было нарисовано?!
- Ну как что?! Ну, человечки, разные, домики там – солнце, облака, деревья…
- Ага. А рисунок, поди, был плоским и достаточно символичным?! – Люди – с туловищами из овалов: точка, точка, огуречик, получился человечек! Верно?!
- Ну да! А что, ты лучше, что ли рисовал?! – Он слегка обиделся.
- Да нет! Дело не в этом. Скажи, ты как к этим, твоим нарисованным людям относишься?!
- Что значит как?! Нарисовал и забыл. А как еще?!
- Ты считаешь, что они могут думать, разговаривать, что у них там свой мир?!
- Да ты чё?! Серьезно?!
Они же нарисованные! – Ненастоящие…
- Во! В этом - весь твой вопрос заключается! – Он улыбнулся - Так и боги к нам относятся. Как ты – к этим нарисованным…. Представь, допустим, на секунду, что твои человечки всё-таки живут своей жизнью на этом клочке бумаги, где ты их нарисовал. Разве они смогут постичь или увидеть тебя?! – Того, кто их придумал и набросал на бумажке схематично, детской рукой?!
- Нет, наверное!
- Ну вот, ты и сам ответил на свой вопрос. Не возможно постичь Всевышнего! Нет, даже не так… - Невозможно постичь, что есть Всевышний! То, что мы имеем в виду, когда говорим о Нем – никуда не годиться, мы не способны подумать о том, о чем никогда не сможем подумать! Фу ты, ну и туфта получилась! В общем, выкинь всю эту чушь из головы! Слушай меня и радио! – брат довольно заржал!
***
Лицо судьи невозможно было разглядеть из-за низко опущенного темного капюшона. Невыразительный монотонный голос подробно зачитывал приговор. Хулидаев – первый помощник капитана, крупный, до безобразия толстый, постоянно потеющий и страдающий одышкой человек, - замполит, вор и подлец, прозванный командой Скотина, съежился на скамье подсудимых. Он не хотел верить своим ушам – все его грехи - и крупные и даже мелкие, ранее казавшиеся незначительными, а потому, совсем забытые, выплыли в процессе разбирательства наружу. В зале сидели только члены экипажа БМРТ «Яхонт». Послерейсовое итоговое собрание моряков внезапно превратилось в суд над первым помощником капитана. Судили его – Хулидаева Владимира Александровича. За воровство, интриги, шантаж в отношении отдельных членов экипажа и издевательства над матросами. Ни родных, ни близких Хулидаева в зал не допустили. Заседание было закрытым. В первом ряду сидели три неприметных человека в серых костюмах – «КГБ»! – затравленно подумал Хулидаев. Это всё они! Значит следили всё время, записывали каждый его шаг! Голос судьи вдруг показался Хулидаеву странно знакомым: «Где-то я его уже слышал! Но где?!». Между тем судья уже заканчивал: «… на основании вышеизложенного суд постановил признать гражданина Хулидаева Владимира Александровича виновным по всем статьям обвинения и приговорить гражданина Хулидаева Владимира Александровича к высшей мере наказания в виде смертной казни. Приговор - окончательный и обжалованию не подлежит и должен быть приведен в исполнение в течении четырех часов с момента оглашения. Хулидаев выпучил свои бесцветные поросячьи глаза и почувствовал, что задыхается. В голове зашумело, а все внутренности затряслись и сжались в тугой комок, подкативший к горлу: «Всё, пиздец, допрыгался!» - с отчаянием подумал он… - «За что, господи?!» Свет вокруг померк, а пространство уменьшилось до размеров самого Хулидаева, обрело плотность и стало его давить. В панике он стал обшаривать зал заседаний невидящим взором. Но его глаза не могли остановиться ни на чем конкретно. – «Что же это?!» «Что же это?!» автоматически повторял его ставший сиплым голос, а мозг метался как зверь, загнанный в какой-то беспросветной западне… Хулидаеву стало ясно, что он умирает.
В последний момент, Где-то на краю сознания мелькнула мысль, что все это сон – и он тут же ухватился за эту единственную и хлипкую соломинку. Мозг проанализировал новые переменные в уравнении и тут же дал дал команду сознанию– и Хулидаев почувствовал невыразимое облегчение – он уже понял, что спит и сейчас начнет просыпаться! Постепенно, шаг за шагом он начал приходить в себя и выплывать из глубин сумрачного и липкого как клей, душного сновидения.
Он открыл глаза и с трепетом и радостью ощутил себя в своей каюте, ночью, лежащим на койке, в луже холодного пота, с бешено стучащим сердцем. «Жив! Жив!» «Всё – только сон!» Корабль куда-то шел полным ходом, был слышен веселый плеск волн за бортом. – « Слава тебе…» - не успел он закончить свою фразу, как его постигло жестокое разочарование - Действительность оказалась намного хуже ночного кошмара. Возле койки Хулидаева, ясно различимая в призрачном свете Луны, стояла темная массивная фигура. Это был, несомненно, человек. Лицо его было скрыто капюшоном, в правой руке сверкал отточенным лезвием пожарный топор, а в левой руке человека белел смятый листок бумаги. Именно оттуда человек и зачитывал свой приговор, который Хулидаев услышал во сне. Он тут же узнал голос – это был матрос Глухов.
«Какого хрена?! Глухов?! Что ты тут делаешь?!»
«Молчи, сука! Порубаю на кусочки нахуй!» - глаза Глухова полыхнули из под капюшона безумным огнем. Он занес топор. Хулидаев вскочил с постели, но тот сильным ударом в челюсть усадил Хулидаева обратно в койку.
«Бля» - заблеял замполит, - «Что же ты делаешь, гад?!» - из носа потекла струйка крови. На смятые простыни упали свежие капли.
Глухов зловеще оскалился, - даже в сумраке каюты было видно, что у него в уголках рта появилась белая пена. Хулидаев внезапно понял, что тот съехал с катушек. В прямом смысле. И сейчас зарубит его топором. Он с тоской и ужасом осознал, что страх полностью завладел им, и теперь он ни за что не сможет поднять свою огромную тушу на ноги и быстро кинуть ее к дверям каюты прежде, чем Глухов размозжит ему голову топором. Силы оставили его. Он упал на спину и закрыл свое жирное лицо дрожащими руками.
«Вставай тварь! Руки на затылок – иди прямо передо мной, куда я скажу!»
«Хулидаев поспешно, хоть и с большим трудом поднялся на свои дрожащие ноги и подумал, что сейчас запросто может упасть в обморок. Подняв ставшие непослушными руки, он сцепил их на затылке замком. Глухов зашел сзади и левой рукой сжал Хулидаеву горло, а правой подбросил и поймал топор: «Вперед, Скотина! Пикнешь – пиздец сразу!»
Они вышли в пустой полутемный коридор верхней палубы. Было три часа ночи – все спали. Поэтому освещение было слабеньким – горели только аварийные фонари.
«Нахуя я выебывался над ним?!» - с тоской подумал задыхающийся от страха Хулидаев.
Глухов между тем левой рукой держа Хулидаева за горло, стал толкать его вперед – к трапу, который вел на ходовой мостик. Все более слабеющий замполит покорно стал карабкаться наверх.
***
Второй штурман Адольф Чепонис сидел на кресле в ходовой рубке и задумчиво смотрел вперед. Ему нравилось это спокойное и тихое ночное время, когда не нужно ловить рыбу, а корабль резво бежит вперед по яркой лунной дорожке. Нет этого ненавистного вечного тумана и можно просто вот так расслабленно сидеть и думать о чем-то отстраненном. А лучше вообще ни о чем не думать. В правой руке он держал стакан крепкого черного чая, а в левой сигарету…
Огни навигационных приборов уютно гудели и мерцали зелеными светлячками. Другого освещения в рубке не было и свет приборов казался очень таинственным. Адольфу они иногда казались огнями какого-то космического корабля, из фантастических рассказов, к которым он пристастился с легкой руки Петьки. Рулевой матрос сосредоточенно смотрел вперед, но это было необязательно, - судя по показаниям локатора и молчанию в радио-эфире, на 200-300 миль вокруг в море не было ни одной живой души…
***
Внезапно со стороны нижней палубы послышалась какая-то возня и хлопнула дальняя дверь в рубку, которую не было видно с места, где сидел второй штурман. Дверь была видна со стороны штурвала, где стоял матрос и поэтому Адольф посмотрел на его лицо, чтобы определить, какого хера принесло в столь поздний час?! «Кому не спится в ночь глухую?! - …хую…хую…» - не успел угрюмо подумать Адольф, как вдруг лицо матроса странным образом вытянулось, а глаза полезли на лоб! «Что там за хуйня!» - ругнулся Второй и нехотя поднялся с кресла… В рубку ввалилась странная парочка – Огромный жирный Хулидаев держал руки на затылке, а сзади его сопровождал матрос Глухов, причем в правой руке Глухов крепко держал красный пожарный топор… Не успел Адольф открыть рот, как Глухов пихнул замполита в угол рубки, а сам вытянулся по стойке смирно и начал докладывать второму штурману по всей положенной форме:
- «Товарищ Второй штурман! Я являюсь секретным агентом КГБ. Час назад мной получена шифрограмма из Рижской базы тралового флота, где мне даны указания зачитать приговор, вынесенный военно-полевым судом по делу Хулидаева, а также мне даны указания привести этот приговор в исполнение! Гражданин Хулидаев приговорен к высшей мере наказания – к сметной казни!» До приведения в исполнение проговора, вынесенного гражданину Хулидаеву осталось ровно два часа. До истечения данного срока, я обязан охранять гражданина Хулидаева! Прошу вас от имени своего командования обеспечить мне необходимую свободу действий!»
Лицо Адольфа приобрело свекольный оттенок. Какое-то время он беззвучно шевелили губами как рыба. Его маленькие глазки бегали от Глухова к трясущемуся, как холодец, перепуганному Хулидаеву и обратно… Казалось, что он сейчас просто впадет в ступор. Как бы ища хоть какой-то поддержки, Адольф затравленно посмотрел на рулевого – тот стоял подобно статуе - белый, как полотно. Рулевой не сводил глаз с топора в руках у Глухова… До Адольфа внезапно дошло, что Глухов, наверное, просто съехал с катушек и впал в буйство. Такое частенько случалось на флоте, особенно в гнилых местах и в особо длинных и тяжелых рейсах. От этой мысли Адольф жутко перепугался. Он задохнулся от своей догадки и потихоньку стал впадать в отчаяние. Захотелось убежать нахуй из рубки куда глаза глядят. Некоторое время он стоял, часто и тяжело дыша, а потом постарался все же взять себя в руки. Все-таки он был достаточно опытным штурманом и умел держать удар перед всякими неожиданностями…
- Я понял Вас, товарищ Глухов! Можете оставаться здесь!
Хулидаев в углу издал какой-то сдавленный писк. Глухов дернулся к нему с топором.
- Молчать, сука, зарубаю нахуй! Мало ты кровушки народной попил, пиздец теперь тебе, стой смирно, блядь!
Адольф из-за спины Глухова делал предостерегающие знаки Хулидаеву, чтобы тот слушался Глухова и не дергался. – Силы явно были неравными…Того и гляди – зарубит замполита, и всем, наверняка, тоже достанется! Наконец Хулидаев выпрямился, а Глухов встал у него за спиной и уставился в одну точку. Ни дать, ни взять – курсант, несущий вахту у мавзолея… Рулевой превратился в столб и тоже застыл, поясь пошевелиться…
Повисла тяжелая, давящая тишина, нарушаемая лишь гулом двигателей корабля и плеском волн за бортом.
Адольф начал лихорадочно соображать
Через какое-то время он начал мигать рулевому, привлекая его внимание, и почти неслышно прошептал: «Иди, разбуди кэпа и Петруху. Пусть сообразят что-нибудь. Сюда врываться не надо – опасно!» И тут же, помолившись про себя и немного откашлявшись, он уже официальным и строгим тоном обратился к рулевому: «Товарищ рулевой, прошу Вас сходить в радиорубку и принести мне факсимильные карты погоды!» - Ему нужен был какой-то предлог, чтобы отпустить матроса с вахты за подмогой…
Глухов стрельнул глазами, но ничего не сказал и матрос - рулевой с явным облегчением, деревянным шагом покинул ходовую рубку… Шум ветра и волн усилился – начинался шторм…. «Еще этого не хватало!» - уныло по
